Паспортную жизнь ребенка принято отсчитывать с того момента, как его руки, ноги и голова оказываются вне матери. А когда начинается жизнь биологическая? Чем должен обзавестись эмбрион, чтобы мы признали в нем человека — внешними чертами, сознанием или собственным набором генов?
Это не праздный вопрос: от ответа на него зависит, в какой момент эксперименты над скоплением клеток превращаются в опыты на человеке. А от этого, в свою очередь, зависит, поможем ли мы другим эмбрионам стать живыми и здоровыми детьми.
Луиза Браун родилась в темноте. В операционной горела только одна лампа, и света хватало лишь на то, чтобы достать девочку из живота матери. Как Луиза в нем оказалась, не знал почти никто из персонала больницы британского Олдэма. А те немногие, кто знал — Патрик Стрептоу, Роберт Эдвардс и Джин Пердью — в тот момент наверняка не думали о том, что до свадьбы Луизы и Нобелевской премии доживет только один из них. Но наверняка были благодарны судьбе, что полисмены на дверях больницы защищали совершенно здорового ребенка от нездорового внимания прессы, а не пришли за теми, кто отважился впервые создать живого человека в чашке Петри.
С появлением на свет «ребенка из пробирки» началась новая эпоха — в которой врач может повлиять не только на жизнь родившегося человека, но даже на развитие еще не зачатого. Новые технологии принесли с собой груз новой ответственности. Научному сообществу пришлось всерьез задуматься о том, какие возможности для экспериментов перед ним открылись — и какие у этого могут быть последствия.
Юная Луиза уже давно бегала и играла с сестрой, когда британский парламент собрался для того, чтобы выслушать отчет специальной комиссии и решить — стоит ли рассматривать опыты над зародышами как опыты над живыми людьми?
Движение — жизнь
Еще сто лет назад этот вопрос попросту не имел бы смысла. Рассуждения о том, когда начинается настоящая жизнь человека, были сугубо умозрительными — у ученых не было никакой возможности заглянуть внутрь материнской утробы и рассмотреть зародыш живьем. Поэтому, невзирая на домыслы естествоиспытателей (Аристотель, например, считал, что мужской эмбрион обзаводится душой на 40-й день развития, а женский — на 80-й), сами матери определяли зарождение в себе новой жизни только по движению плода.
Сейчас мы уже знаем, что эта граница плавает: некоторым матерям (как правило, если это не первая их беременность) удается уловить первые шевеления ребенка уже на 11-й неделе развития, а кому-то приходится ждать аж до 25-й. И все же этот критерий когда-то был общепринятым — так, в Англии XVIII века только движение плода могло служить поводом для помилования беременной женщины, осужденной на повешение.
Повлиять на жизнь зародыша врачи тем более не могли — разве что эту жизнь отнять. И долгое время к этому относились довольно спокойно. Так, всю первую половину ХХ века сотрудники американского Университета Карнеги собирали коллекцию из нескольких тысяч человеческих зародышей.
Чтобы добыть такой материал, исследователи по всей стране пристально наблюдали за женщинами, которым по медицинским показаниям грозила операция по удалению матки (гистерэктомия). Из удаленных маток то и дело извлекали зародышей — иногда случайно (поскольку точных тестов еще не было), а то и на заказ, когда доктора просили женщину забеременеть незадолго до операции. Никакого общественного возмущения метод пополнения этой коллекции не вызывал, и на ее основе разработали таблицу развития человека, которой врачи пользуются до сих пор.
Католическая церковь тоже долгое время проводила границу допустимого по первым шевелениям ребенка и разрешала женщинам избавиться от бремени до этого срока. К концу XIX века, правда, позиции духовной и светской власти окончательно разошлись. Первая однозначно запретила аборты на любых сроках. Вторая, наоборот, постепенно смягчилась — в большинстве западных стран сегодня женщинам разрешено делать аборт по собственному желанию до того времени, когда ребенок сможет существовать вне матки, пусть и с помощью врачей (это может быть, например, 22-я неделя развития).
Таким образом, закон долгое время защищал только тех зародышей, которые могли выжить самостоятельно и независимо от матери. Все остальные стадии развития человека были недоступны врачам и неинтересны обществу.
А потом родилась Луиза Браун.
Плодотворные технологии
Лесли и Джон Браун не были тяжело больны или генетически несовместимы, но зачать ребенка естественным путем за девять лет попыток так и не смогли. Все потому, что маточные трубы Лесли — место встречи сперматозоида, который поднимается из матки, и яйцеклетки, которая спускается из яичника — были сильно деформированы. Этот диагноз, непроходимость труб, одна из самых частых причин женского бесплодия. Так бывает, например, после воспаления труб, когда их стенки разрастаются и перекрывают половым клеткам проход.
Операции по расчистке труб Лесли не помогли, и лечащий врач предложил ей новый вариант — «реимплантацию» эмбриона в матку. Сейчас этот метод мы называем ЭКО, экстракорпоральное оплодотворение: сперматозоид и яйцеклетка встречаются в чашке Петри, врачи несколько дней наблюдают за развитием эмбриона, а затем переносят его в матку женщины. Позже Лесли Браун рассказывала, что доктор не упоминал при ней других женщин, которые родили ребенка после такой процедуры. Но ей почему-то казалось, что их должны быть уже сотни, и она бы не поверила, если бы ей сообщили, что она станет первой пациенткой в этом своего рода клиническом испытании.
Так или иначе, с появлением Луизы на свет стало ясно, что одной такой девочкой дело не ограничится. Через четыре года у четы Браунов родилась вторая дочь, Наталия — она стала уже сороковым ЭКО-ребенком в мире, а братья и сестры «по пробирке» у нее появились в США, Австралии и Индии. И по мере того, как новые бесплодные пары узнавали о том, что у них появился шанс родить, таких детей становилось все больше. В 2018 году медики оценивали число детей, рожденных после ЭКО, уже в восемь миллионов.
Прорывная технология не приходит в одиночку. Прежде чем перенести эмбрион в матку Лесли Браун, Стрептоу, Эдвардсу и Пердью пришлось научиться «проращивать» его хотя бы до возраста нескольких дней, чтобы убедиться в его жизнеспособности. Следующим шагом нужно было придумать способ замораживать (и размораживать) эмбрионы про запас — на случай, если первый зародыш не приживется, и родители решат повторить попытку. Этот способ нашли в 1983-м.
С появлением этих технологий открылись возможности для еще более сложных манипуляций с человеческими эмбрионами. Задолго до того, как эмбриологи научились вынимать из зародыша отдельные клетки на анализ и манипулировать его генами, фантазия ученых уже нарисовала дивный новый мир: проверка лекарств на зародышах, выращивание детей вне матки (эктогенез) или в организме других животных, а еще партеногенез (создание эмбриона из одной яйцеклетки без участия сперматозоида), клонирование и — естественно! — генетическое улучшение людей.
Список получился устрашающим. Кто знает, как могла бы сложиться жизнь детей, появившихся на свет в ходе отработки подобных технологий? Как предсказать, что может происходить в голове у человека, наделенного одними лишь материнскими генами? Или вовсе выношенного в матке свиньи? Стало понятно, что придется искать компромисс между желанием дать шанс на существование тем, кто его лишен, и риском испортить подаренную жизнь.
Поэтому после рождения Наталии, в 1982 году, в Великобритании — на родине сестер Браун — собралась Комиссия по исследованию человеческого оплодотворения и эмбриологии. Ее иногда называют Комиссией Уорнок, по имени председателя — писателя и философа Мэри Уорнок. Комиссии предстояло провести границу между допустимыми и неприемлемыми экспериментами на зародышах. За два года члены Комиссии опросили около 300 врачей и эмбриологов, изучили мнения почти 700 сограждан — и вынесли свой вердикт.
С чего мы начинаемся
К тому времени уже почти сорок лет как был подписан Нюрнбергский кодекс, регламентирующий эксперименты над людьми. О манипуляциях с живым человеком без его согласия никто в здравом уме даже не задумывался. Но взять согласие у эмбриона невозможно — означает ли это его полную неприкосновенность? И стоит ли его считать живым человеком с медицинской точки зрения?
Так на вопрос о том, с чего начинается жизнь человека, впервые потребовался конкретный ответ. Со времен Аристотеля ученые уже накопили немалый арсенал средств, чтобы рассмотреть развитие эмбриона, от микроскопов до УЗИ. Однако к согласию о том, в какой момент зародыш «оживает», в 1984 году так и не пришли. Нет его и до сих пор.
Ответов можно дать множество. Например, если судить по медицинскому законодательству некоторых стран, живым — то есть тем, кого уже нельзя убить без медицинских оснований — считается тот, кто может выжить вне организма матери. Но этот срок все время сдвигается: когда-то это было начало третьего триместра (27 неделя), затем врачи научились выхаживать младенцев с 22-й недели, а потом и с 20-й. Можно ожидать, что по мере развития неонатологии эта граница будет смещаться и дальше — а точка отсчета человеческой жизни в таком случае может зависеть от страны или даже конкретной клиники.
Отмерить жизнь по появлению жизненно важных органов тоже не получится: они появляются не одновременно и развиваются постепенно. Например, дышать плод начинает на восьмой неделе развития, а первые сокращения того, что однажды станет сердцем, появляются уже на третьей — хотя считать это настоящим сердцебиением можно лишь с большой натяжкой.
Можно решить, что жизнь зародыша начинается с оплодотворения — то есть возникновения клетки с уникальным комплектом генов, собранным из материнского и отцовского генетического материала. Однако если мы положим эту Первую Клетку под микроскоп, то никакого ядра c комплектом генов в нем не увидим. После оплодотворения в клетке «работают» (то есть участвуют в производстве белков) только РНК, доставшиеся ей от яйцеклетки. А хромосомы отца и матери просто скапливаются в центре клетки и «молча» ждут первого деления. Во время него хромосомы вперемешку расходятся между дочерними клетками, и уже только там образуют ядро и начинают работать поставщиками чертежей для производства белков, становясь геномом нового человека.
Четвертый ответ есть у геронтологов, и он не похож на все предыдущие. Если измерить биологический возраст у зародышей разных возрастов, то выяснится, что момент, с которого начинается его старение, не обязательно совпадает с оплодотворением или активацией собственного генома зародыша. Более того, после оплодотворения, по мнению ряда ученых, эмбриону необходимо стереть с себя возрастные метки (например, избавиться от белкового мусора или отрастить укоротившиеся теломеры), которые накопили яйцеклетка и сперматозоид за долгое время в организме родителей — чтобы начать жизнь с чистого листа. А значит, если понимать жизнь, как путь к смерти, то есть старение, то его начало приходится где-то на третью неделю развития, когда процессы «очищения от родительского времени», предположительно, подходят к концу.
В 1984 году комиссия Уорнок заключила: не стоит думать, что вопрос о начале человеческой жизни имеет единственный ответ. Даже если к нему удастся прийти, он будет «сложным сплавом фактических суждений с моральными» — и искать его отказалась. Вместо этого комиссия занялась решением другого вопроса, инструментального: до какого момента развития мы можем позволить себе уничтожить эмбрион человека, если что-то с ним пойдет не так?
Это боль
С самого начала было ясно, что и на этот вопрос не может быть ответа, который в равной степени устроит всех. С одной стороны, всегда найдутся люди, которые сочтут аморальным уничтожение эмбриона на любой стадии развития — хотя бы потому, что признают его живым с момента оплодотворения. С другой стороны, на репродуктивные технологии уже тогда существовал значительный общественный запрос. На момент публикации отчета Уорнок считалось, что в Великобритании бездетна по меньшей мере каждая десятая семья. Не все их проблемы, конечно, можно было решить в чашке Петри. Но можно было ожидать, что по мере развития эмбриологии свой шанс получат все больше и больше родителей. И спрос на репродуктивные технологии — которые невозможны без экспериментов над зародышами — будет расти.
Поэтому границу между допустимым и недопустимым надо было провести заново. Старая черта, проходящая по первым движениям плода, потеряла свою актуальность — в 80-е годы было совершенно ясно, что она колеблется. Поэтому члены Комиссии решили поставить вопрос об эксперименте над эмбрионами так же, как и над любыми другими людьми. Этика клинических испытаний предполагает, что польза от исследования для подопытного человека должна перевешивать его страдание. Но поскольку измерять силу страданий зародыша мы не умеем, то мы можем быть уверены, что польза перевесит, только тогда, когда эта сила равна нулю.
Правда, было совершенно непонятно, в какой момент зародыш обретает способность страдать. Чтобы не рисковать, члены Комиссии взяли за основу самую раннюю точку, когда у зародыша появляются первые наметки нервной системы — это семнадцатый день развития. Однако они понимали, что наши представления о развитии человека будут уточняться, а значит, какие-то признаки нервных клеток, вероятно, удастся обнаружить и раньше. И поэтому предложили вычесть несколько дней, для верности. Получилось 14.
Впоследствии Мэри Уорнок рассказывала, что отсечка в 14 дней была не единственно возможным вариантом. Это с тем же успехом могли бы быть 13 дней или 15, ничего бы не изменилось. Она выбрала 14 — «просто потому, что все могут досчитать до 14-ти, полмесяца — это хорошая, запоминающаяся дата, а дневник наблюдений удобно вести по неделям».
В этой дате, на первый взгляд, не было никакого биологического смысла. Не было в ней и четкой этической границы между «кучкой клеток» и «человеком». Решение комиссии Уорнок было подчеркнуто компромиссным и не претендовало на статус моральной догмы. Это было решение, которое нужно было принять, чтобы все участники событий — и те, кто отстаивал религиозные принципы, и те, кто придумывал новые репродуктивные технологии, и те, кто ждал своего шанса родить ребенка — почувствовали, что их услышали.
Искусственность двухнедельной отсечки особенно хорошо видна сейчас, когда мы знаем гораздо больше о развитии человеческого мозга. Сейчас известно, например, что синхронизированные импульсы нейронов в периферической нервной системе можно обнаружить не раньше второго месяца развития. Впрочем, и это не означает, что зародыш уже «умеет» чувствовать боль (о том, как непросто все с этим чувством, — наш текст «Боль головоногая»).
По мнению современных ученых, полностью «созреть для страдания» нервная система зародыша успевает только к 19-й неделе после оплодотворения. А то, что можно принять за нервную систему у 14-дневного эмбриона — это лишь разметка, размытые очертания того, что однажды (если все пойдет по плану) превратится в головной и спинной мозг, в которые будут вглядываться нейробиологи в попытках найти материальные воплощения страданий, сознания и боли.
Но с 14-го дня с зародышем начинает происходить еще кое-что.
Второго не дано
После первых двух недель развития человеческий эмбрион — это просто однослойный клеточный диск, окруженный пузырем зародышевых оболочек. К третьей неделе должен начаться процесс, который сделает этот диск более похожим на человека. Именно он, «а вовсе не рождение, свадьба или смерть», по мнению эмбриолога Льюиса Уолперта, является самым важным событием в человеческой жизни. Зовется он гаструляцией.
Архетипичный человек отличается от клеточного диска одним важным свойством: он состоит из трех слоев. Внутренний слой (энтодерма) — это стенка кишечника и разные связанные с ней органы (например, печень и поджелудочная железа). Внешний слой (эктодерма) — это покровы тела и нервная система. Средний слой (мезодерма) — это все, что посередине: мышцы, сосуды, кости и жир. Фактически весь наш организм — это трехслойный бутерброд, в который завернут желудочно-кишечный тракт. И самое важное, по мнению Уолперта, событие в нашей жизни — это превращение однослойного клеточного диска в этот самый бутерброд, который называют гаструлой.
Происходит это превращение так: на одном из концов диска возникает утолщение. В этом месте клетки так быстро делятся, что перестают помещаться в диск и начинают выселяться в нижний слой. Этот процесс постепенно распространяется вдоль всего зародыша — и в микроскоп видно, как на нем появляется продольная линия, которую назвали первичной полоской (primitive streak). Клетки, выселившиеся вниз первыми, формируют внутренний слой эмбрионального бутерброда — будущий кишечник. Вторая волна переселенцев становится средним слоем, будущими костями и сосудами. А те, кто остался на поверхности, потом окажутся внешним слоем, кожей и мозгом.
Эта конструкция, тоже, конечно, не похожа на привычного нам человека с руками, ногами, глазами и мечтами о будущем. Однако опытный биолог без труда распознает его черты. Там, где возникло первое утолщение, впоследствии вырастет задний конец тела, а на противоположной стороне — передний. Там, куда выселились клетки, разовьется брюхо, а там, где клетки остались внутри диска — спина. В центре этой спинной части клетки станут нервной системой: они продолжат делиться и погрузятся под кожу, где образуют головной и спинной мозг. В общем, получится прообраз типичного позвоночного животного: с одной стороны голова, с другой стороны хвост, кишечник на животе, мозг на спине — план строения, единый для людей, лягушек и рыб.
И в этот самый момент для эмбриона закрывается другая важная возможность — обзавестись соседом по утробе. На предыдущих стадиях развития, пока зародыш представляет собой кучку равноправных клеток, эта кучка легко может разделиться на две (или больше), которые продолжают развиваться независимо и могут вырасти в однояйцевых близнецов — каждого с полным комплектом собственных органов. Но после того, как сформировался общий план строения и выделилась центральная ось «голова-хвост», разделить трехслойный диск честным образом уже невозможно (по крайней мере, такие примеры мы до сих пор не встречали). Максимум, на что могут рассчитывать «опоздавшие» братья и сестры — это поделить на двоих одно тело, став сиамскими близнецами. Санкции за опоздание суровы: часто один или оба близнеца оказываются нежизнеспособны.
Таким образом, 14-й день развития оказывается парадоксально значимым событием. В этот момент будущий человек «обязуется» вырасти в типичное позвоночное. А еще становится неповторимым — другого такого, с теми же генами, больше никогда не будет.
Компромисс с запасом
Финальный вариант «правила 14 дней» звучал так: эмбрионы можно «держать живыми» (как бы двусмысленно это ни звучало) и проводить над ними эксперименты до 14-го дня развития включительно (или, в современных рекомендациях, до стадии, которая 14-му дню соответствует, это стадия первичной полоски). К 15-му дню зародыши должны быть уничтожены.
В 1984 году это правило, конечно, устроило далеко не всех. Комиссию Уорнок обвиняли в том, что ее решение слишком утилитарно и отсылается к техническим аспектам создания детей, игнорируя моральные. Зато форы в две недели было с лихвой достаточно эмбриологам для их исследовательских целей. В то время никому из них и не удалось бы переступить эту грань (если только не создавать химер из человека и животных) — так долго зародыши все равно продержаться не могли.
Проблема здесь та же самая, что и с любыми другими эмбрионами млекопитающих — они очень сильно зависят от материнского организма: не только по части еды и кислорода (это как раз можно было бы симулировать in vitro), но и с точки зрения топологии развития. Стенка матки, в которую имплантируется эмбрион, снабжает его сигналами о том, где должна вырасти какая часть плаценты и с какой стороны должен образоваться однослойный клеточный диск. Без материнской поддержки эмбрион теряется в пространстве и гаструляция в нем попросту не начинается. Поэтому в то время, когда Мэри Уорнок предложила свою «красивую дату», двух недель эмбриологам хватало с огромным запасом. Имплантация у человека проходит примерно на седьмой день развития, и дальше этого срока не получилось бы вырастить никого.
Поэтому правило 14 дней хорошо прижилось — не только в лабораториях, но и в законодательствах разных стран. Некоторые правительства (например, британское) буквально прописали это число в законе. Другие (как США) запретили финансировать подобные исследования. В третьих же (среди них и Россия) правило признали неформально и включили в уставы научных сообществ — а это значило, что эксперименты с эмбрионами после 14-го дня не одобрят этические комитеты и не примут к публикации серьезные журналы. Можно было рассчитывать, что ни в одной стране с развитыми биотехнологиями не появятся выращенные в лаборатории клоны или несколькомесячные партеногенетические эмбрионы.
Блюстители морали и этики экспериментов смогли спать спокойно — еще 30 лет.
Мы ждем перемен
К 2014 году лабораторные технологии изменились до неузнаваемости. Если во времена Комиссии Уорнок лучшее, что мы могли предложить осиротевшим эмбрионам — это чашка Петри, солевой раствор с глюкозой и антибиотиком и теплый инкубатор, то теперь мы умеем выращивать их в гораздо более «анатомических» условиях. В распоряжении современных эмбриологов есть синтетические полимерные подложки, трехмерные каркасы, 3D-принтеры и микрофлюидные устройства, которые помогают имитировать ток жидкости в эмбриональном пузыре. Стало возможным воспроизвести не только геометрию ранних зародышей, но и некоторые сигналы, которые подает им материнский организм.
Все это привело к тому, что в 2014 году ученым удалось вырастить гаструлоиды — клеточные конструкции, по структуре своей подозрительно напоминающие гаструлы человека. В них есть три типа клеток, которые четко отличаются друг от друга по экспрессии генов — чем похожи на внешний, внутренний и средний слои раннего человеческого зародыша.
Правда, по строению гаструлоиды немного отличались человеческих эмбрионов. Сначала их выращивали из отдельных эмбриональных клеток, поэтому у них не было никаких внезародышевых оболочек. Позже, в 2016 году, эмбриологи смогли дорастить до этой стадии и настоящие человеческие зародыши — но имплантироваться им было все равно некуда, поэтому форма и у них получилась далекой от оригинала.
До сих пор исследователи плоды всех этих экспериментов честно уничтожали — и в своих статьях подчеркивали, что дальше 13-го дня развития они заходить не стали. Однако сам факт того, что это стало возможным, запустил новый виток дискуссии в научном сообществе. Эмбриологи вспомнили о том, что правило 14 дней не моральная догма, а удачный компромисс — ровно потому, что в 1984 году у них не было технической возможности это правило нарушить. А поскольку возможность теперь появилась, ученые начали требовать нового компромисса.С недавних пор каждый год выходит по меньшей мере одна статья (самая свежая появилась в начале 2021-го), авторы которой предлагают передвинуть границу допустимых экспериментов и обсуждают возможные варианты. И с каждым годом доводов у них становится все больше. Если в первых текстах ученые просто напоминали о том, что с 1984 года мы узнали много нового о развитии нервной системы человека и теперь можем быть уверены в том, что и после 14-го дня эмбрион долго останется «бесчувственным» к экспериментам, то в последние годы они стали говорить о практической необходимости таких экспериментов.
Первые генетически модифицированные дети, которые родились в конце 2018-го, как и сестры Браун, произвели революцию (как минимум моральную) в медицине. Научное сообщество осудило поступок «автора» этих детей Цзянькуя Хэ, но в то же время вспомнило о том, что возможности эмбриологов серьезно расширились. Современные технологии позволяют не просто зачать ребенка in vitro, но и повлиять на строение его генов — до того, как они начнут строить нового человека. И если мы хотим, чтобы эти технологии однажды стали доступны тем, кому они необходимы — например, эмбрионам, несущим в себе опасные для их здоровья мутации — то их нужно тщательно проверять в лаборатории. А чтобы выяснить, не влияют ли изменения в генах на развитие человека, двух недель наблюдения может не хватить — особенно если учесть, что никакие ткани, не говоря уже об органах, за это время сформироваться не успевают.
Место для новой границы разные ученые выбирают по-разному. Кто-то предлагает оттолкнуться от появления первой электрической активности в нервной системе и первых сокращений сердца (тоже своего рода символ зарождения жизни) — это 22-й день после оплодотворения. Другие призывают дождаться появления первых клеток, которые позже станут чувствительными нейронами и смогут передавать болевой сигнал. Они возникают на 29-31 день развития. Третьи настаивают на 28 днях, аргументируя это тем, что после 28-го дня строение эмбрионов можно изучать уже на абортивном материале. До этого срока аборты обычно не делают, поэтому в наших знаниях о том, что происходит между 14 и 28 днем, образовался пробел — и из-за отсутствия материала эмбриологи не могут толком проследить за ранним развитием, например, спинного мозга или сердца, а значит, не могут выяснить, откуда берутся тяжелые патологии развития и как их можно избежать.
Есть, наконец, и сторонники индивидуальных подходов — те, кто предлагают в каждом конкретном случае рассматривать непосредственные плюсы и минусы длительного выращивания эмбрионов и принимать частные решения. Это похоже на то, что сейчас происходит с редактированием генома — в этой области эксперты тоже склоняются к тому, чтобы принимать индивидуальные решения, в зависимости от того, насколько безопасным и обоснованным им покажется тот или иной метод «починки» зародышевых генов (мы рассказывали об этом в тексте «В будущее возьмут не всех»).
Мэри Уорнок успела поучаствовать в новых спорах вокруг ее детища. В интервью, которые она давала в последние годы жизни, она неоднократно высказывалась против того, чтобы двигать установленную ей границу. Причем главную трудность она видела здесь не в потенциальной травме, которую ученые могут нанести эмбрионам, а в отношении общества к подобным компромиссам. Она опасалась, усиления позиций пролайферов (тех, кто выступает против абортов под флагом защиты человеческой жизни с момента зачатия), которые «кажется, не понимают, в какой степени ЭКО всегда было пролайф-технологией». Уорнок подозревала, что попытки пересмотреть принятое в 1984 году решение позволят противникам ЭКО сказать, что «правило 14 дней» придумали просто потому, что у ученых не было технической возможности его нарушить. И в чем-то, конечно, будут правы.
Тем временем, по крайней мере один из недавних опросов показал, что около половины опрошенных британцев совершенно не против переноса границы с 14-го дня на 28-й. А Международное общество исследований стволовых клеток обещало в начале 2021 года выпустить обновление своих рекомендаций и уточнить, какие манипуляции с гаструлоидами и прочими «синтетическими зародышами» научное сообщество считает приемлемыми. Это значит, что общественная дискуссия будет продолжаться, хотя сама Мэри Уорнок в ней больше не примет участия — в 2019 году она скончалась. Теперь новому поколению философов, эмбриологов и врачей придется искать компромисс в заботе о жизни и нащупывать новую точку в развитии эмбриона, которая окажется более ярким образом, чем красивая дата 14-го дня, когда будущий человек становится неповторимым и одновременно таким же, как все.
Автор: Полина Лосева