Музыку часто называют универсальным языком – в том смысле, что она понятна каждому, что хорошую песню полюбят все: белые и небелые, азиаты и европейцы, северяне и южане.
С одной стороны, мы действительно знаем музыкальные произведения, которые занимают верхние строчки хит-парадов в самых разных странах. С другой стороны, эти музыкальные произведения сделаны в рамках европейской музыкальной традиции, которую мы слышим в буквальном смысле с самого рождения. Возникает подозрение, что никакого межкультурного общения на языке музыки на самом деле нет, потому что люди разных стран принадлежат к одной музыкальной культуре – которую они воспринимают вместе с саундтреками к кино, поп-песнями или, если угодно, произведениями европейских композиторов последних 300–400 лет.
Но чтобы понять, действительно ли музыкальное восприятие зависит от культуры, нужно найти таких людей, которые бы вообще не были затронуты звуками европейской музыки. В мире сложно найти места, где она бы вовсе не звучала, или, по крайней мере, звучала бы достаточно редко. Сложно, но можно: одно из таких мест – амазонские леса, где живут индейцы чимане.
Люди чимане вообще частый объект научного интереса – к ним (а также к некоторым африканским племенам) часто идут, когда возникает необходимость сравнить современного цивилизованного человека с кем-то совершенно другим. Чимане, чья численность составляет всего 12.000 человек, живут собирательством, занимаются земледелием в долинах Боливии и почти не знакомы с европейской музыкой. Свои музыкальные традиции у них при этом есть, они поют и играют на собственных инструментах, но всегда поодиночке и никогда в ансамблях.
Несколько лет назад к чимане отправилась экспедиция из сотрудников Массачусетского технологического института и ряда других научных центров: исследователи хотели сравнить, как чимане воспринимают диссонансы, консонансы, ритм и другие вещи, которые составляют музыку. Два года назад мы писали о том, что получилось с консонансами и диссонансами – оказалось, что любовь или нелюбовь к тем или иным созвучиям действительно зависит от того, много ли человек слышал в своей жизни европейской музыки.
Недавно в Current Biology вышла ещё одна работа на том же материале с индейцами чимане, в которой речь идёт о восприятии высоты звуков. В эксперименте слушателям – чимане или жителям Нью-Йорка или Бостона – давали послушать две-три ноты, например, «ля-до-ля», а потом напеть их. Кто-то сразу спросит, в какой октаве были «ля» и «до», и в этом-то и был весь смысл: мы привыкли, что звукоряд организован октавами, что после каждого «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» следует новая «до», которая на определённую величину выше прежней «до». В каждой октаве частота звука удваивается, так что есть «ля» в 27.5 герц, в 55 герц, в 110, в 220 и т. д., но притом мы чувствуем схожесть всех «ля» разных октав. И если попросить кого-нибудь напеть слишком высокую «ля», которая выходит за пределы его вокальных возможностей, то человек урежет частоту звука так, чтобы можно было пропеть «ля», только ниже октавой-двумя.
Но оказалось, что для чимане никакой «октавности» в звуках нет. Если их просили воспроизвести очень высокие или очень низкие «ля-до-ля», то интервал внутри этой последовательности (то есть между первым звуком и вторым и между вторым и третьим) чимане исполняли правильно, но сама последовательность сдвигалась как угодно. То есть организация музыкальных звуков по октавам не есть что-то врождённое, и мы получаем представление об октавах только потому, что растём в соответствующей музыкальной традиции.
С другой стороны, в восприятии звуков есть и кое-что общее: чимане так же, как и мы, перестают чувствовать разницу в высотах выше 4000 герц. Здесь речь идёт именно о разнице в звуках: человеческое ухо способно слышать звуки частотой до 20 000 герц, но, скажем, разницу между 5000 Гц и 6000 Гц человек уже не ловит. Чимане тут не отличаются от людей, выросших на европейской музыкальной традиции, так что причина здесь кроется, скорее всего, в биологических особенностях нейронов, передающих звуковые сигналы из уха в мозг.
Автор: Кирилл Стасевич