Во второй заметке нашего климатического цикла (первую читайте здесь) речь пойдет о том, почему люди боятся климатических перемен, как они пугают ими друг друга и каких глупостей готовы наделать от страха.
Перемены климата Земли погубили множество живых существ — собственно, все великие массовые вымирания в истории планеты происходили в периоды изменений климата, потеплений или похолоданий. Нам, как одному из биологических видов, очень разумно бояться подобных перемен. Однако бояться изменений климата не так уж просто: сначала надо научиться их замечать, а, как отметил в нашей предыдущей заметке океанолог Сергей Писарев, научные наблюдения за климатом охватывают всего 300 лет: маловато для того, чтобы понять, к чему все идет, и прийти в ужас.
А вот чего мы можем по-настоящему испугаться, так это плохой погоды. Сегодня-то уже известно, что такая погода — выражаясь по-научному, «экстремальные метеорологические явления» — учащается в период быстрых климатических изменений. Однако раньше, когда ужасная погода наступала, казалось бы, ни с того ни с сего, — это было, вероятно, даже еще страшнее. И наши предки реагировали на такие сюрпризы неожиданно и не всегда рационально.
Трудно быть ведьмой
На исходе Средневековья погода в Европе стала особенно несносной. Сейчас мы называем это «малым ледниковым периодом», вспоминая о том, как замерзла венецианская лагуна, Гренландия перестала быть «зеленой землей», а голландцы выучились кататься на коньках. Однако средневековые голландцы с итальянцами о «малом ледниковом периоде» ничего не слышали: у них просто не было слов, чтобы описать то, что происходило вокруг. И хотя в те дни ожидание конца света было неотъемлемой частью массовой культуры, одно дело — допускать это в теории, и совсем другое — видеть вокруг реальные признаки приближающейся развязки.
О том, что, несмотря на коньки и санки, европейцам было совсем не весело, повествует прекрасная статья историка Кристиана Пфистера из Берна. Из нее следует, что европейское общество пришло в глубокую растерянность. Если бы в те поры жили климатологи, они могли бы сказать, что в глобальном аспекте бояться нечего: среднегодовые температуры в течение «малого ледникового периода» понизились не более чем на один градус (для сравнения: ожидается, что в течение нынешнего столетия они вырастут на два). Однако климатологов не было, и европейцам пришлось самим искать объяснения и принимать меры.
Представьте себе, что среди лета страшный град побил посевы, а потом ударили морозы, а соседний город вымирает от чумы. Старики говорят, что раньше такого не было. Представьте также, что на краю деревни живет пожилая бездетная женщина, которой нравится собирать и сушить на зиму разные травки. Логика выстраивается? Ну конечно же: она ведьма, и если ее сжечь, погода непременно исправится. По мнению доктора Промода Канта, директора «Института зеленой экономики», что в Нью-Дели, именно так и рассудили европейцы на излете своих Средних веков.
К середине XV века отдельные случаи сожжения ведьм слились в общее движение, поддержанное даже папским престолом: понтифик Иннокентий VIII в 1484 году признал, что плохая погода может быть вызвана ведьмами, так что инициатива снизу получила поддержку власти. Только в небольшом западно-швейцарском регионе Водуа с 1580 по 1620 год была сожжена почти тысяча человек (то есть кого-нибудь заживо жгли на костре в среднем каждые две недели).
На этой картинке показано число сожженных в Центральной Европе, а также усредненное число погодных аномалий в течение летних месяцев. Видно, что средневековые европейцы в целом реагировали на плохую погоду нервно и очень оперативно.
Часть европейских интеллектуалов, разумеется, возражали против такого непродуманного подхода к климатической инженерии. Так, знаменитый голландский врач Йохан Вайер пытался логически убедить собеседников, что ведьма никак не может вызвать град, даже если очень постарается. Другая линия аргументов исходила от юристов: даже если ведьмы и портят погоду, говорили они, смертная казнь за такое ни в каких законах не прописана. Неизвестно, к чему привела бы эта дискуссия, но, к счастью, в XVIII веке погода пошла на поправку.
Можем повторить?
Ведьм, конечно, жалко до слез: никакие они были не ведьмы, а просто люди, которым как-то жутко не повезло. Но научилось ли чему-то человечество на примере этой печальной истории? Стали ли мы настолько умнее и добрее, что никакая засуха, цунами или извержение не заставит нас искать виноватого и тащить его на костер?
Английский публицист Клайв С. Льюис предложил все же разделить здесь категории «умнее» и «добрее». Сейчас наука полностью опровергла гипотезу, будто колдовством можно испортить погоду. Но что если бы эта гипотеза подтвердилась? В XXI веке за такое, возможно, не стали бы жечь живьем, но пожизненное заключение по статье «Терроризм» виновным бы точно светило. Наука совершила огромный скачок, а вот прогресс в области этики оказался весьма умеренным. Впрочем, в некоторые регионы мира достижения науки тоже проникают не слишком быстро. В результате, к примеру, в Африке в период засух или затяжных дождей число выявленных ведьм стремительно растет. Не так давно мэрия Нью-Йорка выдвинула иск против пяти крупных нефтедобывающих компаний: изменение климата, вызванное деятельностью упомянутых компаний, якобы нанесло городу серьезный урон. В основе лежит гипотеза о том, что, во-первых, добыча нефти влечет изменение климата, и во-вторых, это изменение лежит в основе многих проблем городского хозяйства. Если по первому пункту можно спорить, то второй уж точно из области фантазий. Надо признать, что городские власти Нью-Йорка на костер никого не поволокли, а чинно обратились в суд, который в надлежащем порядке отклонил смехотворный иск. Впрочем, в XVI веке аутодафе происходили по приговору суда, причем значительная доля процессов заканчивалась оправданиями.
Однако основная проблема с человеческой тягой к аутодафе даже не в нехватке ума или доброты, а в глубочайших социальных механизмах. Объясняет профессор Евгений Моргунов, декан факультета практической психологии Московской высшей школы социальных и экономических наук:
— Почему люди так склонны к простым решениям? Несомненно, часть ответа в особенностях массового сознания и коммуникаций. Что такое стереотип? Это простая, но ускоренная реакция на событие. Она полезна, когда нет времени на обдумывание ситуации. Или пан, или пропал. Увидел опасность — убежал. Ничего, если ошибся и зря бежал. Хуже, если не оценил опасность, не убежал и погиб. Поэтому наша жизнь наполнена простыми решениями. Мы склонны действовать по примеру других, не углубляясь в суть ситуации: все побежали, и я побежал. Как правило, общий интеллектуальный уровень толпы ниже, чем каждого из попавших в нее. Действовать начинают совсем не интеллектуальные процессы, а процессы подражания и заражения, о которых первым начал писать француз Гюстав Ле Бон еще в конце XIX века.
Особенно действенны массовидные явления в ситуации эмоциональной напряженности, когда социальные страхи подталкивают к отключению интеллекта и включению панических настроений.
— К счастью, прогресс сделал нас более устойчивыми к подобным неприятностям. Или нет?
— Да, технологии меняются: теперь слухи можно распространять с помощью других технических средств. Но суть остается прежней. Более того, информационные технологии берут на себя некоторые когнитивные функции, — например, память, — и уровень самостоятельного независимого мышления может даже снижаться. В результате массовидные явления могут стать даже более заразными.
Отдельный вопрос — кому выгодно распространение массовых слухов и страхов. Во-первых, тем, у кого растут целевые аудитории в прямой зависимости от масштабов тиражируемых страшилок. Во-вторых, тем, кто хотел бы оседлать процесс борьбы с мнимыми угрозами. В итоге мы получаем массовидные явления, которые даже в случае затухания будут стимулироваться вновь и вновь группами интересов.
— Но и мнение умных, компетентных людей технологии позволяют распространять гораздо эффективнее, чем это делали средневековые переписчики.
— А для кого умные компетентные люди являются авторитетом? Возможно, те слои, где это далеко не так, с XVI века стали даже шире.
— Вы хотите сказать, что содержание таких процессов за полтысячелетия не изменилось?
— Конечно, содержание изменилось. Но глубинные процессы общественной психологии развиваются не столетиями, а десятками тысяч лет, они заложены в нас очень глубоко. Промежуток в пять веков ничто по сравнению с предыдущим периодом эволюции человека.
Чего боялись в ХХ веке
К счастью, малый ледниковый период (как перед этим и большой) человеческую цивилизацию не сгубил. Благодаря этому факту голландцев, катающихся на коньках, мы видим на многих десятках живописных полотен, представленных в лучших музеях мира. Под шумок «малого ледникового» в Европе закончилось Средневековье, наступил Ренессанс, а вскоре и промышленная революция. Европейская цивилизация вовсе не убилась, а напротив, стала сильнее.
Кстати, Россию те холода тоже затронули. Правда, русские, к их большой чести, до сожжения ведьм не додумались, зато отреагировали на происходящее серией кровавых смут. О том, как изменили Россию холода конца XVI — начала XVII вв., интересно рассуждает профессиональный русский националист и мракобес Егор Холмогоров. Из его рассуждений следует, что, если бы не череда холодных, голодных и неурожайных лет, возможно, не было бы восстания Хлопка, не рухнул бы режим Годунова и не праздновали бы мы в итоге День народного единства в воспоминание событий 1612 года, с которых начался новый этап истории страны.
Тем не менее, скверная погода как потенциальный источник общественной нестабильности беспокоила элиту страны и в последующие годы. В 1741 году (во времена М. В. Ломоносова) петербургский академик Г. В. Крафт писал: «Без сомнения то несказанную пользу учинило бы, ежели бы такие жестокие зимы, каковы были в 1709 и недавно в 1740 году, заранее предвидеть (…) Хотя сие трудно и почти учинить невозможно, однакоже могло бы оно служить к некоторым догадкам, ежели бы все зимы, в которые случалась жестокая стужа, в историях записанные, замечать и смотреть, не по порядку ли какому (…) одна за другою следуют». С этого разумного пожелания можно, если угодно, отсчитывать историю науки климатологии — понимания того факта, что в чередовании хорошей и плохой, теплой и холодной погоды можно выявить закономерности.
О том, что не только погода может портиться, но способен меняться и сам климат Земли, ученые догадались сравнительно поздно. Рубеж XVIII–XIX веков ознаменовался накоплением данных о геологии, всевозможных пластах и отложениях, из которых следовало, что эпохи в истории планеты изрядно отличались друг от друга. Практически первым надежным знанием из истории климата стала концепция ледниковых периодов. В 1837 году швейцарский естествоиспытатель Жан Луи Агассис написал статью «Теория ледников». В течение следующих столетий его идеи стали органичным элементом общественного сознания: когда в 2002 году вышел мультфильм «Ледниковый период», даже малым детям не надо было объяснять, что он основан на вполне реальных событиях в истории мироздания (хотя ленивец Сид и белка Скрат — персонажи все же вымышленные).
Со времен статьи Агассиса в Европе и США было принято бояться, что в один прекрасный день ледники вернутся. И когда в 1930-х британский изобретатель Гай Стюарт Каллендар догадался, что температура атмосферы может зависеть от содержания в ней углекислого газа, выделяемого человеческими технологиями (эту связь так и назвали — «эффект Каллендара»), он не собирался никого пугать. Наоборот, он радовался, что новый ледниковый период не так уж неизбежен: если что, мы просто сожжем побольше угля, увеличим концентрацию СО2 и согреемся. До статьи Уоллеса Брокера 1975 года, от которой принято исчислять историю термина «глобальное потепление» и связанных с ним страхов, оставалось еще 40 лет.
Британо-израильский физик Дэвид Дойч в своей книге «Начало бесконечности» вспоминает, как в 1971 году посетил лекцию Пола Эрлиха, американского биолога и демографа. Эрлих говорил о том, какие беды грозят человечеству в ближайшем будущем и сколь малы наши шансы дожить до 1991 года. Одной из самых страшных язв Эрлих называл грядущие изменения климата, связанные с деятельностью человека — «антропогенные», как сейчас их принято называть. Он полагал, однако, что эта деятельность неизбежно вызовет похолодание. Причина — промышленный смог и выбросы самолетов, экранирующие солнечное излучение. Впрочем, в будущем, по мнению Эрлиха, похолодание может смениться потеплением, если конечно человечество как-то выживет, и причина потепления — «тепловое загрязнение», то есть тепловыделение промышленных предприятий и городов.
По современным оценкам, эффект «теплового загрязнения» вносит в климат Земли ничтожный вклад (менее 1% от парникового эффекта). Что касается «антропогенного похолодания» из-за выброса аэрозолей, это реальный процесс, конкурирующий с потеплением вследствие выброса парниковых газов. Как мы увидим далее, точно описывать взаимодействие этих двух процессов климатологи еще толком не научились.
Тепло или холод?
В следующей статье нашего цикла мы наконец-то перейдем к теме «глобального потепления», то есть тех изменений климата, которых принято бояться в наши дни, когда страх перед ледниками слегка отступил. Каковы были причины ледниковых периодов — малого, из-за которого заживо сожгли много невинных людей, и большого, изображенного в одноименном мультфильме?
Климатологи охотно дадут вам ответ, но проблема в том, что у разных климатологов и ответы будут разными. Консенсуса не существует даже в том, на какой фазе большого ледникового цикла мы с вами находимся: то ли вот-вот начнется новый ледниковый период, то ли старый еще толком не закончился. Вот, к примеру, мнение палеонтолога Андрея Журавлева, профессора МГУ:
«Современный ледниковый период еще не кончился. Когда растают Гренландия и Антарктида, тогда только он и закончится. Мы немного ускорили этот процесс, но не сделали ничего такого, что природа не сделала бы и без нас: к этому шло. Конец будет один — потеплеет до конца… А может, и похолодает: этого никто не знает, на самом деле».
Таков будет открытый финал этой статьи. В следующей мы попробуем понять, что же ученым удалось узнать совершенно точно.
Автор: Алексей Алексенко