Дни и ночи, год за годом жить в изоляции от мира, по строгому распорядку, в условиях бесправия и невозможности что-то изменить – жизнь в ПНИ, каково это?
18 из 57
Ей – 57 лет, 18 из них она провела в разных столичных ПНИ. У нее есть психиатрический диагноз (шизофрения), она признана недееспособной. Ирина Голицына (так она попросила себя называть) уже несколько лет общается с внешним миром с помощью социальных сетей – ей разрешено пользоваться компьютером и интернетом, хотя так было не всегда. Время от времени компьютер пытаются запретить, но Ирина старается отстаивать свои права.
Ирина живет в «открытом» корпусе интерната.
«Что это значит? Это значит – относительная свобода во всем, кроме свободного выхода за пределы ПНИ, – объясняет Ирина. – Мы пользуемся ножами и вилками в палате (что запрещено в закрытых корпусах и в психиатрических больницах), с шести утра до десяти вечера можем гулять в большом прогулочном садике, а иногда и по всей территории интерната».
Ирина присылает фотографии – на них видно, что в 20-метровой комнате, которую она делит с еще двумя женщинами, три светлых окна, есть стол, стулья, холодильник, телевизор, микроволновка, чайник. В холодильнике хранится еда – какая душе угодно, были бы деньги, ее приносят из магазина соцработники или родственники. Кажется, почти санаторий.
«Но такого нет в закрытых корпусах даже нашего ПНИ, одного из лучших в Москве, а тем более – в 99,99% интернатов России», – говорит Ирина.
Она знает цену своим словам – в «открытом» корпусе она живет не так давно, до этого ее жизнь проходила взаперти, в «закрытых» корпусах. К тому же она сменила несколько психоневрологических интернатов за 18 лет, ей есть с чем сравнивать, есть что вспомнить и о чем рассказать.
Социальные трупы, которым светят в лицо
«Большинство здесь против воли, отношение – как к преступникам», – так Ирина вкратце описывает систему психоневрологических интернатов.
Сама она попала в ПНИ после обострения болезни, была лишена дееспособности. Ее бывший муж выписал ее из квартиры, ей некуда возвращаться, даже если бы была такая возможность. «Попасть в ПНИ легко, выбраться – практически невозможно», – говорит она.
«Больные постоянно живут в замкнутом пространстве, многие годами не выходят с запертых этажей, санитарно-гигиенические нормы в большинстве случаев нарушаются: по 7-8 коек в 20-метровой палате, по 2-3 метра на человека, как в гробу при норме в 6 квадратных метров. Спят на железных кроватях с продавленными матрацами, по сути на железных решетках.
У многих больных есть только казенный халат, бутылочка воды и рулон туалетной бумаги. Их интересы игнорируются. Они – социальные трупы. Особенно – недееспособные.
Их воля полностью подавлена, все – от высших интересов до базовых потребностей диктует опекун-интернат.
Причем, диктует, исходя из собственных представлений о порядке.
«Был такой случай – в отделении милосердия (там, где содержатся тяжелые пациенты) больная ночью упала с кровати. Директор после этого издал приказ, предписывающий, чтобы сотрудники отделений каждый час обходили нас с фонарями, светили нам в лицо и проверяли, не упали ли мы все с кроватей, – рассказывает Ирина. – Персонал был против, ведь пациенты будут просыпаться. Кто-то быстро заснет, а у кого-то сон будет нарушен, кто-то не уснет больше. Ведь это ущерб здоровью для и без того не вполне здоровых людей! Директору было все равно. К счастью, его приказ недолго выполнялся, все сошло на нет, но какое-то время мы не спали по ночам».
Запреты, а не забота
«Юридически ПНИ называется социальным учреждением, но у нас тут, как в армии или тюрьме, – говорит Ирина. – Недостаток пространства компенсируется избытком свободного времени».
Все в интернате живут по режиму: в семь утра – подъем, в десять вечера – отбой, приемы пищи регламентированы. «Режим во многом связан с жестким графиком приема таблеток. Многие утром хотят спать, но им нужно принимать дозу лекарств, а для этого нужно поесть. Тихий час тоже соблюдается довольно жестко, но бывают и исключения».
В том ПНИ, где Ирина живет сейчас, для женщин предусмотрены кружки, а для мужчин – спортзал. Есть библиотека. Но жителям закрытых корпусов самим попасть и на кружок, и спортзал, и в библиотеку, и к врачу без сопровождения нельзя.
«Как правило, запертым в отделении больным делать нечего, они болтаются от стенки к стенке. Вынужденное безделье мучительно. Когда нечем себя занять, чувство одиночества и собственной ненужности захлестывают со страшной силой. Больные ищут повод, чтобы пообщаться с сотрудниками, потому что у них можно узнать что-то новое, но те отмахиваются – им не до них. Обвиняют их в навязчивости, а это уже диагноз».
Телевизор – вот чем занято большинство. Редко кто-то читает. По вечерам больных, по словами Ирины, заставляют мыть полы палат, коридоров, туалетов, лестниц – в силу нехватки персонала.
«После отбоя можно не спать, но нужно лежать в постели.
Нельзя даже почитать при ночнике, включать его после десяти запрещено.
Это тоже мучительно».
Наказать – психиатрической больницей или препаратами
Для Ирины все начиналось с одного ПНИ, который она описывает коротко – «ад».
«Над женщинами там издевались мужчины-пациенты, по-всякому: могли и избить, и изнасиловать, и лезвие от бритвы в карман подкинуть. И все это с попустительства персонала. Нам объясняли, что нужно же как-то больным «разряжаться». Но почему на нас?
Один раз меня избили так, что я месяц провела в постели, долго не приходила в сознание – было сотрясение мозга. Когда я стала выказывать недовольство сложившейся ситуацией, меня стали закалывать тяжелыми психотропными препаратами, а корректоров не давать. Побочные действия таких препаратов мучительны, без препаратов-корректоров воспринимаются тяжелее, чем избиения и вообще физические издевательства.
Чтобы уйти от мучений, я попыталась покончить с собой. И меня отправили в больницу».
Ирина много раз отправлялась в психиатрическую больницу в качестве наказания за проступки, например, однажды не поздоровалась с директором интерната, пыталась указать на воровство персонала в одном из закрытых отделений («У нас было много дементных бабушек, которые не помнили, как их зовут, где находятся, что было пять минут назад. Пользуясь этим, буфетчица не давала им масло, сыр, колбасу, забирая это себе. Бабушкам доставались только каши и супы»).
«Лечение недееспособным навязывают насильно, хотя по закону недобровольного лечения не может быть, – говорит Ирина. – Лечение безграмотное, передозировки зашкаливают: в результате больные очень мучаются, быстро теряют здоровье. Касается это не только психиатров, но и врачей других специальностей, которые порой что-то назначают, даже не поговорив с больным».
Одной из жительниц интерната, О., врач назначил таблетки от сердца, хотя жалоб у нее не было. «От этих таблеток ей стало плохо: боли в сердце, одышка. Она попросила отменить лекарство. “Нет, давай подождем, пока упаковка кончится, а то куда ее девать?” – ответил врач О., которая мучилась еще долго».
Операция против воли пациента
Когда-то Ирина работала врачом. О том, как лечат в ПНИ, она может рассказать не одну историю. Вот случай с В., жительницей ПНИ, которой было 75 лет.
Однажды утром В. разбудил голос медсестры, оповестившей, что ей предстоит операция. Для В. это стало полной неожиданностью. Выяснилось, что ей решили удалить узлы в щитовидной железе.
«Операция не была обязательной – В. могла бы жить с этими узлами еще много лет. Цитология никакого злокачественного процесса не выявила, – объясняет Ирина. – Когда операция делается по жизненным показаниям – это оправданно, в 75 лет ее можно делать только в случае крайней необходимости.
Создавалось впечатление, что В. понадобилась кому-то как материал для статистики или для диссертации. Куда еще идти за этим, как не в ПНИ, где все бесправны?»
В. не хотела идти на операцию, говорила, что не переживет ее. Другие жильцы интерната советовали ей отказаться. Но В. боялась, что ее отправят за неповиновение в психиатрическую больницу.
«В. прооперировали. Но рана загноилась. Сама В. рассказывала потом, что когда ей делали перевязку, в палате ремонтировали лампы – пыль с одной из них попала в ее рану.
Когда В. вернулась в интернат, рана по-прежнему гноилась. В. была совершенно сломлена, все время плакала, говорила, что нет сил жить. Она действительно умерла через месяц, от инсульта. Думаю, это было следствием перенесенных ею страданий».
Справедливости ради Ирина замечает, что другие операции до и после этого всего заканчивались благополучно. Но они делались по жизненным показаниям, потому что иначе было нельзя.
«Директор любил кричать на больных, бить кулаком по столу»
Беременность в ПНИ – ЧП. По словам Ирины, мужчин и женщин в интернатах лишают общения друг с другом, чтобы чего не вышло, подавляют половое влечение препаратами. Но иногда все-таки стремление людей друг к другу прорывается наружу. Так случилось с А., дееспособной жительницей интерната, с детства страдающей эпилепсией.
«Она всю жизнь жила по интернатам, красивая девушка, наполовину шведка, – рассказывает Ирина. – Зарегистрировала тайно брак со своим другом, забеременела. Приступов к тому моменту у нее не было уже несколько лет. Как сирота она имела право на квартиру, попросила отпустить ее на волю».
Директор интерната, в котором тогда жила и Ирина, – бывший военный, который «любил кричать на больных, бить кулаком по столу».
«Когда он узнал о состоянии А., а также о ее желании покинуть стены интерната, он так орал на нее, что стены дрожали. Говорил, что никогда ее не выпустит. Она вышла из его кабинета вся в слезах, держась за живот. Боль была невыносимая, но врача никто звать не стал. Она кое-как отлежалась. В конце концов, за нее вступился муж – и А. переехала к нему. Родила здорового мальчика. Через два года – еще одного. У А. с тех пор не было ни одного эпилептического приступа. Она доказала свою способность жить самостоятельно – воспитывает детей, справляется с домашними обязанностями. Я очень рада, что директор тогда ее «не дожал»», – говорит Ирина.
«Сомневаюсь, что мне вернут дееспособность»
«Ты постоянно ловишь себя на том, что чувствуешь вину за свое существование, постоянно что-то должен доказывать персоналу, все время оправдываться, защищаться, тебя постоянно в чем-то обвиняют, требуя идеального поведения, требуют уживаться с другими больными людьми, а если ты этого не делаешь, это расценивается как патология и наказывается», – такие строчки есть в письме, которое Ирина некоторое время назад отправила в совет по правам человека при президенте. Там она описывала все, что пережила сама, что узнала за 18 лет о ПНИ.
Результат письма напомнил ей взрыв бомбы. «Меня сразу же выдвинули на возвращение дееспособности, сейчас я нахожусь в процессе. Не знаю, вернут или нет, я сомневаюсь, – говорит Ирина. – Шизофреникам это почти никогда не удается. А вот бывшим алкоголикам дееспособность возвращают хорошо».
Клиенты интернатов ежегодно должны проходить врачебно-консультационную комиссию, в обязанности которой входит проверить, возможна ли их выписка из ПНИ по состоянию здоровья, можно ли вернуть им дееспособность. Но, по словам Ирины, комиссия де факто не проводится – просто пишется заключение под копирку, одинаковое для всех. Содержание его понятно.
«Недавно одну мою знакомую из интерната, совершенно здоровую женщину, которую брат лишил дееспособности по ложному диагнозу и запихнул в ПНИ из-за квартиры, сами врачи, понимая это, пытались вернуть в ту жизнь. Ее отправили на комиссию, чтобы ей была возращена дееспособность и снят диагноз. Но не произошло ни того, ни другого».
Главное – ощущение своей социальной значимости
Ирина признается: «Я бы ушла из интерната. Могу себя обслуживать полностью, жить самостоятельно. Но с социализацией трудно – за 18 лет интерната я почти утратила связь с внешним миром. Почти все связи прерваны, их надо восстанавливать и налаживать заново, а это гораздо труднее, чем сходить в магазин или сварить борщ. Смогла бы выжить вне интерната, если бы у меня было какое-то дело и социальные связи».
В своем недееспособном статусе Ирине очень не хватает возможности свободного выхода в город – сходить в кафе, в храм, встретиться с друзьями.
Не хватает заботы родственников, персонала, личной жизни, уединения. Но самое главное – это нехватка ощущения социальной значимости.
Раньше Ирина весь день занималась самообразованием – много читала книг, учила несколько языков, разгадывала судоку. Вышивала, гуляла, занималась спортом.
«Но вечером подходила к постели с чувством неудовлетворенности и какой-то опустошенности, – говорит она. – Потом все это бросила. Теперь я обстирываю своих соседок по палате, кормлю их на свои деньги, одеваю, готовлю еду и мою за ними посуду. В общем, забочусь о них и чувствую себя немного счастливее. Как сказал Виктор Франкл, психиатр, прошедший Холокост и выживший, в концлагере было больше шансов выжить именно у тех, кто заботился о других».
Автор: Наталья Волкова